Каменная обезьяна - Страница 26

— Случайно услышал, как кто-то рассказывал об этом в школе.

— Ты лжешь. Тебе уже приходилось делать так раньше.

— Я угонял машины только у партийных функционеров и других больших шишек.

— Что?

Но Уильям хитро усмехнулся, и Чанг решил, что он просто пошутил. Однако его замечание было сделано с жестоким умыслом: мальчишка намекал на антикоммунистическую деятельность отца, доставлявшую всем его родным столько неприятностей на родине и в конечном счете вынудившую семью бежать в Америку.

— С кем же ты общался — с ворами?

— Отец, только не надо, — снисходительно покачал головой мальчишка, и Чангу захотелось отвесить ему затрещину.

— А зачем тебе нож? — спросил он.

— Мало ли у кого есть ножи. Например, у яя тоже есть нож.

С этим почтительным словом китайские дети обращаются к дедушкам.

— У него есть маленький ножик для чистки трубки, — возразил Чанг, — а совсем не оружие. — Он наконец потерял терпение. — Как ты можешь так непочтительно разговаривать с отцом?

— Если бы у меня не было ножа, — раздраженно ответил мальчишка, — и я бы не знал, как заводить машину без ключа, нас бы уже не было в живых.

Затор на дороге рассосался, и Уильям погрузился в задумчивое молчание. Чанг отвернулся. Слова сына причинили ему почти физическую боль. Он увидел Уильяма совершенно с другой стороны. Да, разумеется, в прошлом с мальчишкой уже были проблемы. В переходном возрасте он стал угрюмым, раздражительным, замкнутым. У него возникли неприятности в школе. Когда Уильям принес домой письмо от учителя, ругавшего его за низкую успеваемость, Чанг решил строго поговорить с сыном — ведь тот неоднократно проходил тесты на уровень интеллекта и неизменно показывал результат выше среднего. Уильям ответил, что он ни в чем не виноват. Якобы его травят в школе потому, что его отец диссидент, нарушивший правило «одна семья — один ребенок», выступающий за предоставление независимости Тайваню и — самое страшное святотатство — критикующий КПК, Коммунистическую партию Китая, и ее закоснелые взгляды на свободу и права человека. И над Уильямом, и над его младшим братом постоянно издеваются дети влиятельных партийных функционеров, развращенные оравами сердобольных родственников и взирающие свысока на остальных учеников. Усугубляло дело и то, что Уильяма назвали в честь известного американского предпринимателя, а его младшего брата Рональда — в честь президента Соединенных Штатов.

Но Чанга не встревожило ни поведение сына, ни то, как Уильям его объяснил. К тому же, воспитанием детей должна была заниматься Мей-Мей, а не он.

Почему характер мальчишки изменился так резко?

И вдруг до Чанга дошло, что он, работая по десять часов в день в типографии и проводя большую часть ночи в обществе других диссидентов, практически не общался с собственным сыном — до тех пор, пока не отплыл вместе с ним из России в Мейго. Бывший профессор ощутил леденящий холод при мысли, что теперь для Уильяма такое поведение стало нормой.

Какое-то мгновение Чанг готов был дать выход переполнявшей его ярости — правда, лишь отчасти направленной на Уильяма. Он не мог сказать, что его так разозлило. Некоторое время Чанг разглядывал заполненные транспортом улицы, затем повернулся к сыну.

— Ты прав. Сам я не смог бы завести машину. Спасибо.

Уильям не подал виду, что услышал слова отца. Он сидел, крепко вцепившись в руль, погруженный в собственные мысли.

Через двадцать минут беглецы въехали в Чайнатаун. Они оказались на широкой улице, где все надписи были выполнены на английском и китайском языках: «Набережная Канала». Дождь утих, и тротуары заполнились народом. Вдоль улицы стояли десятки бакалейных лавок и сувенирных ларьков, рыбных магазинов и крохотных пекарен.

— Куда дальше? — спросил Уильям.

— Остановись здесь, — распорядился Чанг, и Уильям свернул к обочине. Чанг и Ву вышли из машины и направились в ближайший магазин, где расспросили продавца о землячествах, «тонях». Эти землячества создаются людьми, приехавшими из одной провинции. Чанг хотел найти землячество выходцев из Фуцзяня, поскольку и он, и Ву были родом из этой провинции. Он опасался, что кантонское землячество примет их холодно, а большинство китайских иммигрантов первой волны были именно из Кантона. Однако Чанг с удивлением узнал, что в настоящее время Чайнатаун Манхэттена населен преимущественно выходцами из Фуцзяня, а кантонцы перебрались в другие места. Правление крупного фуцзяньского землячества находилось совсем неподалеку, всего в нескольких кварталах.

Оставив свои семьи в украденном микроавтобусе, Чанг и Ву отправились пешком по многолюдным улицам в поисках нужного дома. Выкрашенное красной краской убогое трехэтажное здание под классической китайской крышей в виде крыльев птицы, казалось, было перенесено в Манхэттен прямиком из квартала лачуг в окрестностях северного автовокзала Фучжоу.

Чанг и Ву торопливо вошли в правление тоня, опустив головы, как будто те, кто находился в вестибюле здания, должны были вот-вот достать сотовые телефоны и сообщить о появлении новых иммигрантов в СИН — или Призраку.

Встретивший Чанга и Ву Джимми Май, одетый в костюм, обсыпанный сигаретным пеплом и готовый вот-вот лопнуть по швам, проводил их в свой кабинет на верхнем этаже.

Президент Восточно-бродвейского общества фуцзяньцев, Май был фактически хозяином этой части Чайнатауна.

Его кабинет представлял собой просторное, но очень скудно обставленное помещение, где были всего два письменных стола, заваленных бумагами, старый компьютер и с полдюжины разнообразных стульев. В покосившемся книжном шкафу стояло около сотни книг на китайском. На стенах висели выцветшие и обтрепавшиеся календари с пейзажами Китая. Но Чанга не обманула кажущаяся простота обстановки: он подозревал, что Май как минимум миллионер.